Путешествие в прошлое

Вот и пришел праздник Купалье. Последние годы в этот день я приезжала в свою деревню Гусевица – место, где жили дедушка с бабушкой, где прошло моё босоногое детство, где я проводила все каникулы и даже впервые влюбилась.

Разговор в автобусе

В небольшом рейсовом автобусе народу немного. Кто-то читал, кто-то решил вздремнуть, я же с жадностью всматривалась в слегка забытый пейзаж. Спустя некоторое время моё внимание привлёк голос мужчины, что сидел впереди меня.
– Да что в вашей Гусевице интересного может быть? Ни леса нет, ни речки, ни замка! Одни поля вокруг.
– Зато простор! Я вот свой дом ни за что не променяю на квартиру в душном городе! – возразила ему молодая женщина с русой косой до самого пояса.
– Это сейчас поля, а до революции леса вековые стояли. Живности в них много разной было. Мне отец сказывал, что зайцев водилось столько, что мужики в простые силки их ловили. Когда ближайший лес вырубили, зайцы продолжали в тех же местах свои гнёзда делать. Самый край Старой Гусевицы и сейчас называют Зайцевка, – произнесла бабулька.
– А что значит, что замка в Гусевице нет? – снова заговорила женщина. – Это вы просто смотрите невнимательно.
– И где ж его так спрятали, что я не заметил? – не сдавался мужчина.
– Так никто и не прятал. Стоит он в самом центре деревни. Школу старую знаете? Так вот это он и есть.
– Так какой же это замок? Длинное одноэтажное здание и только, – возразил мужчина с насмешкой в голосе.
– Мне бабушка рассказывала, что это была красивая панская усадьба, единственный каменный дом в деревне с садом и парком с высокими, под небо, чудными клёнами: стволы у них гладкие, а листья только на верхушке. Это после 1917 года из него школу сделали. Пристроили вторую половину здания, а те деревья спилили.
– Так и речка есть в двух километрах от Гусевицы, – добавил дедушка, сидящий рядом с бабушкой. – Хачемля! Она, конечно, не Днепр, но поплавать можно.
– Ну и название! – поморщился мужчина.
– Оно говорящее. И, как мне думается, состоит из двух слов: хач и земля. Первое в переводе с армянского означает «крест». И имя такое у армян есть – Хачатур, а ласкательно – Хачик. Возможно, когда-то на той земле человек с таким именем жил. Людям добро делал. Вот и прозвали речку, которая протекала через его землю, Хачемля, потеряв окончание и букву «з».
– Ты, дед, знаток или выдумщик? – произнёс мужчина.
– Я всю жизнь в Гусевицкой школе историком работал. Ученики мне ещё не такие вопросы задавали, – гордо выпрямившись, ответил дедушка.
– А ещё через речку мост деревянный был, Лысым называли, – заговорила молодая женщина. – Его в войну соседка моей бабушки спалила. Ночью большой воз сена загнала под него и зажгла, а сама на лошади в лес к партизанам ушла. Её фрицы искали по всем дворам. А спустя пару дней бой был сильный. Часть немцев, что в деревне стояли, перебили, а другие в плен сдались.
– Странное название для моста, – хмыкнул мужик, глядя на женщину.
– А что в нём странного? – пожал плечами дедушка. – Перил у того моста по бокам не было, вот поэтому и Лысый.
– У нас в Гусевице каждому уголку своё название есть. Да только сейчас далеко не каждый знает, что и как в прежние времена было, – добавила старушка грустно.
На этом их разговор сошёл на нет, а я задумалась. Бабулька была права. Историю забывают. Старики уходят, а их дети в большинстве своём уехали в города. Тех, кто знает о родном уголке, становится всё меньше и меньше.
Незаметно для самой себя я погрузилась в воспоминания, где ещё был жив мой дедушка, а я была любопытной девчушкой.

Прогулка с дедушкой

– Дедушка, можно я с тобой пойду? – попросилась я, увидев, как он надевает на голову свою неизменную потёртую кепку.
– Придется через всю деревню к Старой Гусевице ногами топать. Ты же устанешь, – посмотрев на меня, сказал дедуля.
– Не устану! – уверенно ответила я, спрыгивая с дивана.
– Ну смотри. Только чур потом не хныкать! – предупредил он. – И на голову косынку надень, чтобы солнце не напекло.
– Дедушка, а почему в Старую? Мы тогда где, в Новой, что ли? На указателе написано просто – Гусевица. Разве это неправильно?
– Правильно, – кивнул он.
– А почему тогда ты говоришь Старая Гусевица? – выходя вслед за ним из дома на улицу, не унималась я.
Дедушка улыбнулся и, взяв меня за руку, стал объяснять.
– Это сегодня деревня кажется единым целым. А раньше, где сейчас стоит школа, магазин, сельисполком, памятник погибшим жителям в Великую Отечественную войну, проходила граница раздела на две: Старую и Новую деревни. Об этом есть даже упоминание в официальных бумагах.
– А почему произошёл этот раздел? – спросила я.
– Сейчас точно уже никто не знает. Но старики говорили, что из-за мадьяр. А дабы не конфликтовать, решили: кто хочет – остаётся, а остальные могут отселиться, поставив себе дома в другой стороне. Так и разделилась деревня на две.
– А кто такие мадьяры?
– Это венгры, которые остались в деревне после войны с Наполеоном Бонапартом в 1812 году, – пояснил мне дедушка. – Тех, кто живёт в Старой Гусевице, до сих пор так называют.
– Дедушка, а помнишь, мы в прошлый раз на озеро ходили. Ты ещё говорил, что его Машок называют. Это из-за мягкого мха?
– Нет, моя хорошая. Там до революции мельница водяная стояла, и люди туда зерно молоть возили. А у мельника прозвище было – Машок. Настоящее его имя никто, наверное, и не ведал, кроме матери. Ее все сторонились. Говорили, что она с нечистой силой водится. Обвиняли, что это она Мерзлик непроходимым делает и туман напускает.
– А где это, Мерзлик? – тут же заинтересовалась.
– Мерзлик, внучка, это со стороны Уварович, не доезжая до нашей Гусевицы. Сейчас там дорогу построили и мост через мелиорационный канал поставили, а раньше это было самое топкое, мерзкое место. Даже в самую сушь или трескучий мороз можно было увязнуть в грязи. Хотя люди замечали, что Мерзлик хватал за ноги только чужаков, а своих всегда легко пропускал домой.
– А, может, там черти сидели и тащили людей в свои сети? – смеясь, предположила я.
– Выдумщица ты моя! – улыбнулся дедушка. – Просто забывать стали, что там болото большое было, из которого брала начало Журова речка. Она текла по краю деревни. Я туда маленьким с матерью ходил клюкву собирать.
– Дедушка, так у нас в деревне нет речки!
– Действительно, сейчас уже нет ее, а в моем детстве была небольшим ручьём. Болото осушили – и ягоды пропали, – вздохнул он. – А вот часть деревни да озерцо, что там осталось, и сейчас называют Журавинником.
– А место, где в деревне бабушкина сестра Варвара живёт, Курчак называют потому, что там много куриц? – предположила я, весело перепрыгивая через небольшую лужицу, оставшуюся после дождя.
– От ты любопытная моя ягоза! – улыбнулся дедушка.
– Ну, скажи, из-за кур?
– Как не жаль мне тебя расстраивать, внучка, но они тут вовсе ни при чём. Там жила семья татар. Для местной детворы из соломы и лоскутков ткани они крутили куколок. И так ловко у них это получалось, как ни у кого в округе. А курчак в переводе с их языка и означает «кукла». Татар в деревне не стало ещё перед войной, а вот слово живет и поныне.
– А ты тоже ходил к ним за куклами?
– Нет, я был тогда уже большой, а вот бабушка твоя бегала к ним. Так что можешь и у неё спросить, когда вернёмся домой в Алёс.
– Дедушка, а я знаю: Алёс – это потому, что у нас много колёс на конюшне!
– С чего ты так решила?
– Я слышала, как конюх говорил, что раньше у нас делали лучшие в округе колёса.
– И колёса, и подводы, и сани делали в деревне. Целая артель была до революции. Да только это тут ни при чём. Алёсом называли низинные, болотистые места. Туда, где наша улица, по весне стекалась вода со всей деревни и заливала луг, заросли кустарников и ольхи. Когда мы и другие стали строить там дома, в самой низкой части луга выкопали большое озеро и посадили тополя. Благодаря этому вода перестала растекаться по всей округе. Теперь есть где покупаться, рыбку половить, уткам и гусям поплавать, да и лошадям в тени тополей спрятаться от летнего зноя.
Остановившись перед дорогой, дедушка посмотрел по сторонам. Пропустив грохочущий трактор, мы направились к двухэтажному зданию. В нем размещалось правление колхоза и почта. Не успели подняться на невысокое крыльцо, как из входной двери вышел представительного вида мужчина.
– Здравствуй, Васильевич! – произнёс дедушка.
– Здравствуйте, Григорий Прохорович. С чем пришли? – поинтересовался он, пожимая широкую ладонь дедушки.
– Да я, собственно, на почту посылку отправить. Ну, и попросить вас хотел.
– О чём? – Васильевич слегка склонил голову набок.
– Я вчера в саду яблоневом был да на наше кладбище завернул. Там на захоронении лётчиков табличка с фамилиями куда-то делась. Я поискал вокруг, но не нашёл. Вы бы восстановили её, – попросил дедушка.
– Спасибо, Прохорович, что сказали. Исправим, – согласился председатель. – А сейчас, простите, побегу. Уборочная.
Пожав на прощание дедушке руку, Васильевич быстрым шагом направился на колхозный двор.
– Деда, а откуда у нас на кладбище лётчики? – спросила я.
– С войны. Самолёт горящий недалеко от деревни в поле упал. Отец говорил, что лётчиков в живых не оказалось. Люди похоронили их в саду на нашем кладбище. И если таблички не будет, то не долог тот день, когда забудут и подвиг их, и имена. А так, запомни, внучка, не должно быть! – серьёзно глянув на меня, произнёс дедушка.

Возвращение в реальность

Автобус громыхнул, заставив меня вернуться из прошлого и осмотреться по сторонам. Мы подъезжали к Гусевице.
– Вот мы и дома, – произнесла бабулька, когда мы пересекли мелиорационный канал: тот самый неприветливый к чужакам Мерзлик.
Миновав Курчак и Журавинник, я вышла на остановке, от которой было ближе всего до родного Алёса. Пройдя мимо места, где когда-то была конюшня, я повернула на нашу улицу и подошла к колодцу, который был здесь ещё в годы моего детства. На столбе, что держал журавля, с трудом, но можно прочитать «1 мая 1958». Это была дата открытия колодца.
День был жарким. Я набрала воды и с удовольствием стала пить прямо из ведра. Она была холодной и вкусной, как в детстве. Невольно вспомнилось, как, будучи ещё маленькой, бесстрашно заглядывала в черноту колодца. А он один из самых глубоких в округе – двенадцать колец. На такой глубине настоял мой дедушка. Когда пошла первая вода, именно он убедил всех копать дальше и не ошибся. Во многих колодцах, что были мельче, вода вскорости стала или непригодной, или вообще ушла. А в этом спустя даже полвека остаётся свежей.
Посреди луга возле озера шумели тополя. Я подошла к самому крайнему из них и обняла, как старого друга. Именно к нему сбегала тёплыми летними вечерами, чтобы рассказать о самом сокровенном. На мои объятия дерево ответило шумом ветвей, словно радуясь, что я его навестила.
Вернувшись на улицу, мысленно поклонилась дому. После смерти дедушки и бабушки его продали. Сейчас в нем жили чужие люди, и я не стала их беспокоить своим вторжением. Лишь подошла к калитке и прикоснулась к старой клямке, которая и сейчас хранила тепло родных для меня рук.
От грусти спас мобильный телефон. Звонила подруга, что жила в деревне. Пожурив за медлительность, ведь автобус уже давно пришёл, сообщила, что ждёт меня на площади. Улыбнувшись и помахав на прощание тополям, я отправилась в центр деревни, или, как раньше говорили, к магазину.
А там вовсю развернулся праздник. Были установлены торговые ряды, на сцене выступал хор. Жители Новой и Старой Гусевицы, забывшие, а многие и не знающие причин раздела одной деревни на две, вместе веселились, подпевали выступающим и радовались за тех, кого награждали за успехи.
Когда же стемнело, зажгли купальский костёр. Молодёжь рванула к нему, образовав большой круг. Со всех сторон раздавались реплики и смех. Огонь все выше забирался по чучелу, сжигая все плохое, очищая душу и тело.
Мне же, глядя на пламя, виделась мельница, на которой крутил жернова старый мельник Машок, а в стороне слышалась гармошка. Под её переливчатую мелодию лихо отплясывали, собравшись в круг, парни и девушки. Среди них я видела молодыми своих дедушку с бабушкой…
Танцы и веселье, как и положено в купальскую ночь, продолжались до зари. И, возможно, в эту ночь в моей родной Гусевице родились новые истории, которые кто-то расскажет своим детям, а, возможно, перескажет старые, что услышала и навсегда запомнила я.

Ольга КРЯЧКОВА, уроженка д. Гусевица